Неточные совпадения
Старый князь, как и все отцы, был особенно щепетилен насчет чести и чистоты своих дочерей; он был неблагоразумно ревнив к дочерям, и особенно к Кити, которая была его любимица, и на каждом шагу делал сцены
княгине зa то, что она компрометирует дочь.
Потом посылали его в спальню к
княгине принесть образ в серебряной, золоченой ризе, и он со
старою горничной
княгини лазил на шкапчик доставать и разбил лампадку, и горничная
княгини успокоивала его о жене и о лампадке, и он принес образ и поставил в головах Кити, старательно засунув его за подушки.
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда
княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на каждой ноге и расправляя бакенбарды, он вошел в комнату, где был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры и видел в Вронском только героя и
старого приятеля.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста было бы уже и слишком поздно, так как
старая родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу.
Он видел и
княгиню, красную, напряженную, с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусая губы, видел и Долли, и доктора, курившего толстые папиросы, и Лизавету Петровну, с твердым, решительным и успокаивающим лицом, и
старого князя, гуляющего по зале с нахмуренным лицом.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита
княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит
старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам
старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь
старой девой, или становитесь
княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
Нехлюдов, не желая встречаться с тем, чтоб опять прощаться, остановился, не доходя до двери станции, ожидая прохождения всего шествия.
Княгиня с сыном, Мисси, доктор и горничная проследовали вперед,
старый же князь остановился позади с свояченицей, и Нехлюдов, не подходя близко, слышал только отрывочные французские фразы их разговора. Одна из этих фраз, произнесенная князем, запала, как это часто бывает, почему-то в память Нехлюдову, со всеми интонациями и звуками голоса.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад, были прибежны к дому
княгини и княжны Мещерской и с тех пор знали моего отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и
старым кочевьем они лет двадцать бранились с мужьями, удерживали их от пьянства, ходили за ними в параличе и снесли их на кладбище.
Со всем тем
княгиня, в сущности, после смерти мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда
старая француженка, бывшая гувернанткой при ее дочерях, приезжала к ней погостить недели на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это было мимоходом, изредка, а скучное с глазу на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Он и жена — запойные пьяницы, но когда были трезвые, держали себя очень важно и на вид были весьма представительны, хотя на «князе» было
старое тряпье, а на «
княгине» — бурнус, зачиненный разноцветными заплатами.
В восьмидесятых годах здесь жили даже «князь с
княгиней», слепой старик с беззубой старухой женой, которой он диктовал, иногда по-французски, письма к благодетелям, своим
старым знакомым, и получал иногда довольно крупные подачки, на которые подкармливал голодных переписчиков.
Но тут сам сатана и подвертел: светло-голубая оказалась англичанка, гувернантка, или даже какой-то там друг дома у
княгини Белоконской, а которая в черном платье, та была старшая из княжон Белоконских,
старая дева лет тридцати пяти.
Вскоре затем сели за стол. Обед этот Вихрову изготовил
старый повар покойной
княгини Весневой, который пришел к нему пьяненький, плакал и вспоминал все Еспера Иваныча, и взялся приготовить обед на славу, — и действительно изготовил такой, что Салов, знаток в этом случае, после каждого блюда восклицал совершенно искренно...
— Мне говорила
княгиня Софья Владимировна, что он удивительный проповедник, — сказала раз мать государя,
старая императрица своему сыну: — Faites le venir. Il peut prêcher à la cathédrale. [ — Пригласите его. Он может проповедывать в соборе.]
Софья Ивановна была
старая девушка и младшая сестра
княгини, но на вид она казалась старше. Она имела тот особенный переполненный характер сложения, который только встречается у невысоких ростом, очень полных
старых дев, носящих корсеты. Как будто все здоровье ее ей подступило кверху с такой силой, что всякую минуту угрожало задушить ее. Ее коротенькие толстые ручки не могли соединяться ниже выгнутого мыска лифа, и самый туго-натуго натянутый мысок лифа она уже не могла видеть.
Только была она,
княгиня, замужем за
старым Тугарином Змиевичем, и как ни бился Алеша Попович, всё только отказы от нее получал.
Княгиня перевела это по-французски своей
старой приятельнице, графине Шуазёль, сидевшей подле грузинского князя.
Передонов начал догадываться, чего хочет
княгиня — чтобы он опять полюбил ее. Ему отвратительна она, дряхлая. «Ведь ей полтораста лет», — злобно думал он. «Да,
старая, — думал он, — зато вот какая сильная». И отвращение сплеталось с прельщением. Чуть тепленькая, трупцем попахивает — представлял себе Передонов и замирал от дикого сладострастия.
Появился князь, завитый, в белом галстуке, черном полинялом фраке и с владимирскою лентой дворянской медали в петлице; за ним вошла
княгиня в шелковом платье шине,
старого покроя, и с тою суровою заботливостию, под которою матери стараются скрыть свое волнекие, оправила сзади дочь, то есть безо всякой нужды встряхнула складками ее платья.
— Наши
старые платья наизнанку, по бедности своей, донашивают, — закончила
княгиня, поправляя на висках свои седые букли.
Княгиня Ирина Васильевна Сурская, о которой необходимо вспоминать, рассказывая эту историю, была барыня
старого покроя.
Ночью сквозь сон ей слышалось, что
княгиня как будто дурно говорила о ее матери с своею
старой горничной; будто упрекала ее в чем-то против Михайлиньки, сердилась и обещала немедленно велеть рассчитать молодого, белокурого швейцарца Траппа, управлявшего в селе заведенной князем ковровой фабрикой.
Анна Михайловна, не видавшая ни одного мужчины, кроме своих учителей и двух или трех
старых роялистских генералов, изредка навещавших
княгиню, со всею теплотою и детскою доверчивостью своей натуры привязывалась к князю Кирилле Лукичу.
Решаясь не увозить только что взятую из института дочь в деревню,
княгиня должна была сделать с княжною несколько визитов двоюродным сестрам своего покойного мужа и некоторым его
старым светским приятелям, — те в свою очередь, разумеется, отдали бабушке эти визиты, и реставрированные таким образом знакомства в самое короткое время поставили ее дом на полуоткрытую ногу.
Другие же, например
старые люди из прислуги
княгини, дворецкий ее, Патрикей Семеныч, и горничная, Ольга Федотовна, выражались на этот счет гораздо решительнее; они говорили, что «неописанной красоте бабушки и меры не было».
Княгиня выбирала в приданое дочери самое лучшее и как можно ближе подходившее к новым владениям графа: лучшие земли с бечевником по берегам судоходной реки,
старые плодовитые сады, мельницы, толчеи и крупорушки, озера и збводи, конский завод в Разновилье и барский дом в Шахове.
Княгиня, по словам Ольги Федотовны, после этого в три дня
постарела и сгорбилась больше, чем во многие годы. Она изменилась и в нраве: навсегда перестала шутить, никого не осуждала и часто, как в мечте, сама говорила с собою...
— Вы хотите сказать, что за ваши
старые к нему отношения? — перебила ее Петицкая, очень хорошо понявшая, что хочет сказать
княгиня последними словами. — Но вот видите, он все это вам простил и даже поэтому еще более вас ценит; отказать ему вам, по-моему, не только что не умно, но даже неблагородно и нечестно!
— Позволяю ж себе, ваше сиятельство, напомнить вам наше
старое знакомство и вручить вам письмо от
княгини! — проговорил он несколько певучим голосом и подавая князю письмо.
— И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка,
княгиня Дарья Петровна?.. Кстати: я чай, она уж очень
постарела,
княгиня Дарья Петровна?
— Нет, не секрет. Я расскажу вам. Мысль эта пришла мне в голову уже давно. Слушайте. Как-то раз Владимир Красное Солнышко рассердился за смелые слова на Илью Муромца; приказал он взять его, отвести в глубокие погреба и там запереть и землей засыпать. Отвели
старого казака на смерть. Но, как это всегда бывает,
княгиня Евпраксеюшка «в те поры догадлива была»: она нашла к Илье какой-то ход и посылала ему по просфоре в день, да воды, да свечей восковых, чтобы читать Евангелие. И Евангелие прислала.
Мне самому надобно ехать в
Старую Конюшенную к
княгине N. N., я у нее обедаю», — сказал Ильин; свистнул и, видя, что никто не идет, принялся звонить в колокольчик; наконец, пришел
старый слуга, очень бедно одетый, и хозяин величественно сказал: «Прикажи кучеру Федору заложить мне возок или лучше сани, потому что дорога дурна (тут последовало молчание): в корень — Оленя, на пристяжку — Куницу».
Мало-по-малу гости съезжались. Кн<язь> Лиговский и
княгиня приехали одни из последних. Варенька бросилась навстречу своей
старой приятельнице,
княгиня поцеловала ее с видом покровительства. Вскоре сели за стол.
Он отошел. Кадрили кончались, — музыка замолкла: в широкой зале раздавался смешанный говор тонких и толстых голосов, шарканье сапогов и башмачков; — составились группы. — Дамы пошли в другие комнаты подышать свежим воздухом, пересказать друг другу свои замечания, немногие кавалеры за ними последовали, не замечая, что они лишние, и что от них стараются отделаться; —
княгиня пришла в залу и села возле Негуровой. Они возобновили
старое знакомство, и между ними завязался незначительный разговор.
От той
княгини Троекуровой и
старой вере княжна научилась…
Старый дом в Гори продавался. Слуги расходились. Веками насиженное гнездо Джаваховского дома разорялось и переходило в чужие руки. Люда не могла даже проводить меня к бабушке. Она лежала больная вследствие пережитых роковых событий. Доставить меня к чужой, незнакомой
княгине Джавахе взялся Доуров.
Ее-то, неосторожно высунувшуюся из окна башни,
старый Николай и принял за призрак покойной
княгини.
— Там, в этой башне, была комната покойной
княгини Джавахи, сестры нашей госпожи, — начал старик, — она жила в Гори и умерла там же, в доме своего сына, пораженная припадком безумия. — Голос
старого Николая, по мере того как он говорил, делался все глуше и глуше и, наконец, понизился до шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы к моему уху, произнес...
— Замолчи сию минуту, ничтожная девчонка, сию минуту замолчи! — загремел грозный окрик
княгини, — окрик, от которого, казалось, дрогнули самые стены
старого замка.
— Он?.. он ничего, дрянь,
старый мешок с деньгами, а… ваше сиятельство — женщина с сердцем, и тот, кого вы любите, беден и сир… Правду я говорю? Надо чем-нибудь пожертвовать, — это лучше, чем все потерять, матушка-княгиня.
— В доме
старого Магомета рады гостям! — ласково ответил мой дед. — А разве
княгиня побрезгует моим гостеприимством?
— Батоно-князь! — кричала она, вся извиваясь в судорожных рыданьях, — я хранила бриллианты
княгини, я и моя тетка,
старая Анна. Нас обвиняют в воровстве и посадят в тюрьму. Батоно-князь! я не крала, я не виновата, клянусь св. Ниной — просветительницей Грузии!
Один только у меня остался
старый друг —
княгиня М.Н.Дондукова, мать той девушки, на которой я, еще студентом, мечтал жениться. Она давно уже была замужем и мать девочки. Муж ее жил долго и умер недавно — очень видным земским и думским деятелем. Он был лет на пять — на шесть моложе меня.
Достаточно ей было побыть в покоях полчаса, как ей начинало казаться, что она тоже робка и скромна, что и от нее пахнет кипарисом; прошлое уходило куда-то в даль, теряло свою цену, и
княгиня начинала думать, что, несмотря на свои 29 лет, она очень похожа на
старого архимандрита и так же, как он, рождена не для богатства, не для земного величия и любви, а для жизни тихой, скрытой от мира, сумеречной, как покои…
На другой день приказ — снаряжать в дорогу
княгиню Варвару Михайловну. Отпускал к мужу в Мемель. Осенним вечером — а было темно, хоть глаз уколи — карету подали.
Княгиня прощалась со всеми, подошел
старый князь — вся затряслась, чуть не упала.
Позавидовал враг рода человеческого. Подосадовал треклятый, глядя на новые порядки в Заборье. И вложил в стихшую душу князя Алексея Юрьича помысл греховный, распалил
старого сластолюбца бесовскою страстью… Стал князь сноху на нечистую любовь склонять. В ужас
княгиня пришла, услыхавши от свекра гнусные речи… Хотела образумить, да где уж тут!.. Вывел окаянный князя на стару дорогу…
Перехватил окаянный письмо, что
княгиня к мужу послала. Прочитал
старый князь и насупился. Целый день взад да вперед ходил он по комнатам, сам руки назад, думу думает да посвистывает. Ночи темней — не смеет никто и взглянуть на него…
Году не длилось такое житье. Ведомость пришла, что прусский король подымается, надо войне быть. Князь Борис Алексеич в полках служил, на войну ему следовало. Стал собираться,
княгиня с мужем ехать захотела, да
старый князь слезно молил сноху, не покидала б его в одиночестве, представлял ей резоны, не женскому-де полу при войске быть; молодой князь жене то ж говорил. Послушалась
княгиня Варвара Михайловна — осталась на горе в Заборье.
Елагин был
старый адъютант графа Алексея Кирилловича Разумовского, друг Понятовского, очень привязанный к великой
княгине, равно как и Ададуров, учивший ее русскому языку.